Дінка - Сторінка 55

И плач ее постепенно смолкал, вырываясь теперь из груди короткими, редкими всхлипами.

– Бежим, бежим! – задыхаясь, кричал Ленька, но, споткнувшись о корни старого дуба, они оба упали и долго не могли подняться.

Потом сели рядом. Динка больше не плакала. Она сидела, согнувшись, придавленная горем, безучастная ко всему на свете... Ленька расстегнул ворот рубашки; худенькая грудь его нервно вздымалась, из посиневших губ вырывалось прерывистое дыхание... В лесу уже сумеречно темнели кусты, деревья почернели, и где-то, за дальней зеленью, в одной из дач вспыхнул огонек.

– Матерю твою жалко... – неожиданно сказал Ленька, и девочка, беспокойно шевельнувшись, подняла на него выплаканные глаза. – Мать одна за всех... Бьется она с вами как рыба об лед. Вот придешь ты, закричишь, а за тобой и Алина, а за Алиной – Мышка... Гроб матери с вами! – тихо закончил Ленька, вытирая рукавом слезы.

За лесом вспыхнул еще один огонек, за ним другой, третий...

– Я домой пойду... – тихо сказала Динка. Ленька встал и огляделся. В лесу, словно красные светлячки, просвечивали сквозь деревья освещенные окна дач.

– Далеко зашли, – сказал Ленька и, взяв девочку за руку, вышел с ней на дорогу.

Они шли долго, и Ленька тихо, не повышая голоса, все говорил и говорил Динке о матери, о больной Алине, слабенькой Мышке... И, по его словам, выходило так, что, сраженные горем, они все могут умереть, цепляясь один за другого... Стоит только ей, Динке, закричать и заплакать еще раз, поднимется за ней Алина, потом Мышка, и всех их свалят эти слезы в одну общую могилу. А Марьяшка еще, может, выздоровеет, потому что у нее сидят доктор и Марина.

Динка молча слушала, молча кивала головой. У лазейки Ленька бросил на траву свой пиджак:

– Я здесь всю ночь буду. Коль испугаешься чего, беги сюда. Только, слышь, Макака, чтоб слезы твои ни сестры, ни мать не видели.

Динка пролезла в лазейку и пошла к дому, потом остановилась, оглянулась.

– Иди, иди! Я здесь буду, – ласково повторил Ленька.

Динка ложилась одна. Катя сидела у постели Мышки и даже не повернула головы в ее сторону. И только когда дыхание Мышки стало ровнее, она принесла Динке чашку молока и печенье. Динка взяла чашку, бросила туда печенье... Но густой, терпкий комок слез сжал ей горло: вот так же клали печенье в молоко для Марьяшки, девочка болтала в чашке своей ложкой. "Где ложка?.. Марьяшкина ложка... Она так плакала всегда без нее..." – с тревогой вспоминала Динка и, поставив на пол чашку с молоком, отвернулась к стене.

Глава 31

Марьяшкина ложка

Утром Лина встала, сварила манную кашу на воде и вызвала Катю:

– Вот, накорми детей. Не ходила я за молоком нынче, – тихо сказала она и, помолчав, добавила: – Уехать отсюда надо. Нет тут больше покоя...

Катя бросила взгляд на распухшие от бессонной ночи глаза Лины и, жалея ее, кивнула головой.

– Уедем... Уедем, – повторила Катя. – Только не показывайся сейчас детям.

Лина махнула рукой:

– Я не пойду...

Вытирая набегавшие на глаза слезы, она помогла Кате собрать стопку тарелок, нарезала хлеб.

– Кто ж ее в больницу-то повезет? Ты, что ли?

– Мы с Мариной... Костя и Никич посидят с детьми...

– Господи, укрепи веру мою... – простонала Лина, грузно валясь на измятую постель и утыкаясь лицом в подушку.

Катя разложила на тарелки кашу, но никто не притронулся к еде. Дети уже знали, что ночью Марьяшке было очень плохо и что доктор велел везти ее в больницу.

"Сейчас мама и Катя повезут ее", – думала Динка и, вспомнив опять про Марьяшкину ложку, пошла к Леньке.

Продрогший за ночь Ленька, кутаясь в отсыревший пиджак, ходил вдоль забора. Он молча помог Динке вылезти через лазейку и, взяв ее за руку, повел к утесу. Но Динка остановилась на тропинке и потянула его назад.

– Марьяшку в больницу повезут... Ложку ей надо... – тихо прошептала она, глядя на него умоляющими глазами.

– Не надо! – испугался Ленька. – Не нужна она ей там...

– Нет, нужна... Марьяшка всегда плакала без нее. Пойдем, Лень... Я только отдам ей и уйду... – настойчиво тянула его Динка.

Глаза ее стали влажными, и Ленька, боясь, что она расплачется, повернул назад.

– Ведь плакать опять будешь... – в отчаянии сказал он. – И где она теперь, эта ложка?

– Я найду! – прошептала Динка.

Они дошли до решетчатой ограды.

Калитка была открыта.

Около сторожки все еще лежали сваленные в кучу обгоревшие тряпки, перевернутый чугун, грязные миски... Динка несмело подошла к ним, присела на корточки... Слезы застилали ей глаза.

– На память что-нибудь взять хотите? – стоя на пороге и с сочувствием глядя на девочку, спросила какая-то женщина.

– Ложку ищет. Марьяшка к ним всегда с ложкой ходила... – взволнованно пояснил Ленька.

– А! Знаю, знаю... Мы и то смеялись, бывало... Это, значит, от Арсеньевых девчушка-то?.. Ну, не плачь, не плачь, милушка. Есть ложечка, есть. Вот тут она. Я как пол мыла, так под кроватью нашла. Сейчас я тебе вынесу, – заторопилась женщина и, шлепая босыми ногами по полу, подошла к стенному шкафчику.

– Нашла она, сейчас вынесет, – помогая Динке встать, сказал Ленька.

Женщина вынесла ложку, обтерла ее фартуком и протянула Динке.

– А где Марьяшка? – несмело спросила Динка, заглядывая в сторожку.

– На пристань ее понесли. В больницу повезут. Бегите туда – может, еще не уехали! Только-только пошли они...

– Пойдем! – встрепенулась Динка. – Пойдем скорей, Лень! – И, прижав к груди ложку, девочка бросилась бежать.

– Несчастный я с тобой... – пробормотал измученный Ленька, догоняя ее у калитки.

Парохода еще не было. На пристани толпился народ, бросая любопытные и соболезнующие взгляды на забинтованного больного ребенка. Нюра, сидя на скамейке, держала Марьяшку на руках и, не обращая внимания на собравшихся вокруг людей, тихонько шептала ей ласковые слова.

Марина и Катя, стоя у билетной кассы, о чем-то разговаривали с кассиром.

– Иди, не бойся! Отдай ей ложечку-то... – вдруг донесся до них тихий голос.

Ленька, держа за руку свою подружку, осторожно подвел ее к Нюре.

– Марьяшечка, родненькая... вот ложка... – звенящим от волнения голосом сказала Динка и положила на грудь девочки ложку.

– Доченька, ложечку твою принесли! Вот она, ложечка-то... – вкладывая в руку девочки ложку, зашептала мать.

Марьяшка пошевелила головкой и тяжко застонала. Губы у Динки задрожали.

– Не плачь! – строго остановил ее Ленька. – Скажи: "Выздоравливай, Марьяшка!.."

– Выздоравливай, Марьяшка! – прошептала за ним Динка.

– Ворочайся, мол, скорее из больницы, – снова сказал Ленька. Серые глаза его неотступно и настороженно следили за каждым движением девочки. Тонкие темные брови узеньким мостиком сошлись у переносья и придавали его бледному лицу строгое и трагическое выражение.

– Поцелуй ее в ручку, и пойдем! – крепко держа за руку девочку и не замечая никого вокруг, тихо шептал Ленька.

Нюра плакала. Стоявшие вокруг женщины вытирали глаза. Марина и Катя, онемев от удивления, смотрели на обоих детей.

– Теперь пойдем, – ласково сказал Ленька.

Девочка не противилась, но, отойдя на несколько шагов, остановилась, неуверенно оглядываясь назад... Ленька, наклонившись над ней, что-то сказал. Динка послушалась и, держась за его руку, тихо пошла рядом. Потом снова остановилась, и снова он что-то сказал ей... Потом их детские фигурки замешались в толпе и скрылись из глаз...

Сестры долго молчали. Потом Марина подняла на сестру удивленные глаза:

– Это был тот же мальчик... Жаль, если они видели нас...

– Они не видели... Она ничего не видела из-за слез, а он ничего не видел, кроме ее слез, – тихо ответила Катя.

Глава 32

Горечь разлуки

Потянулись длинные, печальные дни. Несчастье, случившееся с Марьяшкой, оставило глубокий след в сердцах детей. Никому не хотелось шутить, смеяться, разговаривать громким голосом. Мышка, боясь растравить свое горе, избегала всяких разговоров с сестрой; Динка, скучая, бродила одна по саду и ждала Леньку... Алина теперь держалась особняком, не допуская ни слез, ни воспоминаний. Но когда приезжала мать, все трое бросались к ней с расспросами:

"Ну, как Марьяшка? Плачет она? Больно ей? Узнала она тебя?"

Марина не скрывала правды.

"Марьяшке уже лучше... Только глазки у нее еще забинтованы", – отвечала она в первые дни.

Дети огорченно замолкали. Всем было страшно, что Марьяшка останется слепой.

Катя, привыкшая с детства к суровой скрытности чувств, казалась прежней и только по вечерам, оставаясь наедине с сестрой, плакала:

"Я не могу представить себе этого ребенка слепым..."

"Почему слепым? Ведь доктор еще не сказал этого. Надо всегда надеяться на лучшее... Перестань плакать, Катя! Посмотри, как борются со своим горем дети", – мягко упрекала ее сестра.

Но боролись только Алина и Мышка. Динка не боролась, за нее боролся Ленька. Уцепившись за его руку, она тащилась за ним всюду и, тоскуя по Марьяшке, без умолку говорила о ней. В эти дни Ленька стал ее добровольной нянькой, кротким утешителем, самоотверженным другом. Терпеливо перенося ее жалобы, он тысячу раз повторял одни и те же слова:

– Доктора в больнице есть, они не допустят, чтоб Марьяшка слепая осталась. А вернется она, и все опять по-хорошему будет... Ложечку ты ей отнесла... И раньше всегда играла с ней, конфеты давала... Веночек в тот раз на голову сплела... И поцеловала она тебя... И меня поцеловала. Чего еще ей нужно? Не плачь больше, выздоровеет Марьяшка...

Девочка действительно выздоравливала. Однажды Марина приехала веселая и сказала, что глазки у Марьяшки не пострадали, повязку доктор снял и девочка уже бегает по всей палате.

– Бегает! Бегает! – в восторге кричала Динка, тормоша сестер.

Мышка и Алина смеялись.

– Ну, камень с души свалился! – радовалась Катя.

А Лина, глубоко вздыхая, говорила:

– Ведь эдакую муку мученическую перенес ребенок... Безгрешная ангельская душа... – И, думая о чем-то своем, скорбно глядела на Богородицу...

В один из солнечных дней приехала портниха Нюра. Завидев ее на дорожке, Динка взмахнула руками и бросилась к сестрам.

– Марьяшку привезли! Марьяшку привезли! – кричала она.

Алина и Мышка выбежали на крыльцо, из кухни заспешила Катя.

Но Нюра приехала одна.

– Уезжаем мы с дочкой, – смущаясь, объяснила она. – К матери моей в деревню. Там Марьяшке будет хорошо.