Квартеронка - Сторінка 9

Старик собрал несколько стульев и трясущимися руками пытался связать их вместе, чтобы сделать какое-то подобие плота. Вместо верёвки у него был носовой платок и несколько шёлковых лент, которые его хозяйка сорвала со своего платья. Если бы ему и удалось связать плот, он, пожалуй, не выдержал бы и кошки. Это была жалкая попытка тонущего человека схватиться за соломинку. С первого взгляда я понял, что такой плот и на минуту не отсрочит их гибели. Стулья были из тяжёлого палисандрового дерева и, вероятно, пошли бы ко дну от собственной тяжести.

Эта сцена привела меня в смятение. Она разбудила во мне самые противоречивые чувства. Передо мной стоял выбор — спасать себя или оказать помощь ближнему. Если бы я не надеялся при этом сберечь и свою жизнь, боюсь, что я послушался бы инстинкта самосохранения.

Но, как я уже говорил, за себя я не боялся, и передо мной стоял лишь вопрос: удастся ли мне, не рискуя собой, спасти жизнь и этой даме? Я быстро всё обдумал. Спасательный пояс был очень мал, он не мог выдержать нас обоих. Что, если я отдам его ей, а сам поплыву рядом? Я мог бы иногда браться за него — мне этого достаточно, чтобы долго продержаться на воде. Ведь я хороший пловец. Далеко ли до берега?

Я посмотрел в ту сторону. Пылающее судно бросало вокруг яркий свет и далеко освещало реку. Я ясно видел тёмный берег. До него было не меньше четверти мили, да ещё предстояло одолеть сильное течение.

"Конечно, я доплыву до берега, — подумал я. — И будь что будет, а я попытаюсь спасти её".

Не скрою, что у меня были и другие соображения, когда я составил этот план. Должен сознаться, что к благородным побуждениям примешивалось и желание разыграть перед ней героя. Будь Эжени Безансон не молода и красива, а стара и безобразна, пожалуй… боюсь, что я оставил бы её на попечение Антуана с его плотом из стульев. Так или иначе, а я решился, и мне было некогда раздумывать, из каких побуждений.

— Мадемуазель Безансон! — позвал я из-за двери.

— Кто-то зовёт меня! — воскликнула она, быстро оборачиваясь. — Боже мой! Кто здесь?

— Сударыня, я хочу…

— Проклятие! — сердито пробормотал старик, когда увидел меня: он решил, что я хочу завладеть его плотом. — Проклятие! Плот не выдержит двоих, сударь.

— Он не выдержит и одного, — возразил я. — Сударыня, — продолжал я, обращаясь к его хозяйке, — эти стулья не спасут вас, а скорее потопят. Вот, возьмите. Это спасёт вам жизнь. — Тут я снял и протянул ей спасательный пояс.

— Что это? — быстро спросила она, но сразу всё поняла и воскликнула:

— Нет, нет, нет! Что вы, сударь! Спасайте себя! Себя!

— Я надеюсь доплыть до берега и без пояса. Наденьте его, сударыня! Скорей! Скорей! Время не ждёт. Через несколько минут судно пойдёт ко дну. "Магнолия" ещё далеко, к тому же она побоится подойти вплотную к горящему судну. Смотрите, какое пламя! Огонь приближается к нам… Скорей! Позвольте завязать вам пояс.

— Боже! Боже! Благородный незнакомец…

— Ни слова больше! Вот так… Готово! Теперь прыгайте в воду! Не бойтесь! Прыгайте и держитесь подальше от судна. Вперёд! Я прыгну вслед за вами и помогу вам. Скорей!

Испуганная девушка послушалась моих настойчивых уговоров и прыгнула в воду. В следующую секунду я увидел, как она показалась на поверхности реки: её светлое платье выделялось на тёмном фоне воды.

Тут я почувствовал, как кто-то схватил меня за руку. Я обернулся: это был Антуан.

— Простите меня, благородный юноша! Простите меня! — воскликнул он, и слёзы потекли у него по щекам.

Я не успел ответить ему, как увидел, что какой-то человек бросился к борту, с которого только что спрыгнула креолка. Он пристально смотрел на неё и, наверно, заметил спасательный пояс. Его намерения были ясны для меня. Он уже собирался прыгнуть в воду, когда я подбежал к нему. Я схватил его за ворот и оттащил назад. Тут пламя осветило его лицо, и я узнал наглого молодчика, который предлагал мне держать пари.

— Не спешите, сэр, — сказал я ему, всё ещё крепко держа его за ворот.

В ответ он выкрикнул страшное проклятие, и в ту же секунду в его поднятой руке сверкнул охотничий нож. Он выхватил его так неожиданно, что я не успел увернуться и почувствовал, как холодная сталь вонзилась мне в руку. Однако удар был не смертелен, и прежде чем негодяй успел замахнуться второй раз, я, как говорят боксёры, двинул его по скуле так, что он перелетел через стулья, а нож выпал из его руки. Я поднял нож и секунду колебался, не отомстить ли этому головорезу, однако мои лучшие чувства взяли верх, и я выбросил нож за борт.

Не теряя времени, я и сам прыгнул в воду. Пламя уже охватило рулевую рубку, у которой мы стояли, и жара становилась невыносимой. Бросив последний взгляд на судно, я увидел, что Антуан и мой противник дерутся среди стульев.

Белое платье служило мне путеводным ориентиром, и я поплыл за ним.

Течение уже отнесло девушку довольно далеко от тонувшего судна.

Я быстро сбросил в воде пиджак и башмаки, а так как был одет очень легко, то остальная одежда не стесняла моих движений. Сделав несколько взмахов, я поплыл совершенно свободно вниз по течению, следуя за белым платьем. Иногда я поднимал голову над водой и оглядывался назад. Я ещё опасался, как бы тот негодяй не поплыл вслед за нами, и готов был сразиться с ним в воде.

Через несколько минут я оказался уже возле моей подопечной.

Сказав ей несколько ободряющих слов, я взялся одной рукой за её пояс, а другой грёб, стараясь направить её к берегу.

Таким образом мы двигались к суше по диагонали, так как течение довольно быстро сносило нас вниз. Этот путь показался мне долгим и тяжёлым: если б он длился ещё дольше, я, наверно, не добрался бы до берега. Наконец мы были уже недалёко: но, по мере того как мы приближались к цели, мои движения становились всё слабее, и левая рука в последнем судорожном усилии сжимала пробковый пояс.

Однако я помню, как мы добрались до земли: как я с большим трудом карабкался по откосу, а моя спутница поддерживала меня: помню, как перед нами вырос большой дом, — мы вышли на берег как раз против него; помню, как я услышал слова:

— Вот удивительно! Ведь это мой дом! В самом деле, мой дом!

Я помню, как шёл по дороге и лёгкая рука поддерживала меня, как вошёл в ворота и попал в прекрасный сад со скамейками, статуями и благоухающими цветами; помню, как из дома выбежало много слуг с фонарями, и тут я увидел, что рука у меня в крови и с рукава капает кровь. Помню ещё испуганный женский крик:

— Он ранен!..

И больше ничего не помню.

Глава XIV. ГДЕ Я?

Когда я очнулся, было совсем светло. Яркое солнце заливало золотистым светом мою комнату, и косые тени на полу показывали, что сейчас либо раннее утро, либо скоро наступит вечер. Однако из сада слышалось пение птиц, и я решил, что должно быть утро.

Я лежал на низкой изящной кушетке без полога, но вместо него мою постель окружала тончайшая сетка от москитов. Белоснежные простыни из тонкого полотна, блестящее шёлковое покрывало, мягкий, покойный матрац подо мной — всё свидетельствовало о том, что я лежу на роскошном ложе. Но я не мог наслаждаться его удобством и изяществом, так как пришёл в себя от сильной боли.

Вскоре я припомнил все события прошлой ночи — они промелькнули передо мной одно за другим. До той минуты, когда мы достигли берега и выбрались из воды, я помнил всё сопершенно ясно. Но что было потом, я не мог восстановить в памяти. Какой-то дом, широкие ворота, сад, деревья, цветы, статуи — всё смешалось у меня в голове.

Мне казалось, что среди всей этой путаницы передо мной встаёт необыкновенно прекрасное лицо — лицо молодой девушки. В нём было что-то чарующее. Но я не знал, видел ли я эту девушку наяву или она пригрезилась мне во сне. Черты этого лица стояли перед моими глазами так чётко и ясно, что, будь я художником, я мог бы их нарисовать. Но я помнил только лицо — больше ничего! Я вспоминал его, как куритель опиума вспоминает свои грёзы или как человек, видевший во время опьянения прекрасное лицо и только его сохранивший в памяти. Как ни странно, но я не связывал этот образ со своей ночной спутницей: он ничем не напомнил мне Эжени Безансон!

Была ли среди пассажирок на судне хоть одна, похожая на это видение? Нет, я не мог припомнить ни одной. Ни одна из них не возбудила во мне даже мимолётного интереса, за исключением креолки. Но черты этого воображаемого или виденного мною лица не имели с ней ничего общего. Это был совершенно иной тип.

В моей памяти вставала волна блестящих чёрных волос, вьющихся на лбу и спадающих на плечи крупными кольцами. Из этой тёмной рамы выступали черты, достойные резца великого скульптора. Нежный, красиво очерченный пунцовый рот, прямой, изящный нос с тонкими ноздрями, тёмные дуги бровей, глаза, окаймлённые длинными ресницами, — это лицо, как живое, стояло передо мной, и оно ничем не напоминало черты Эжени Безансон. Даже цвет лица был совсем другой. Кожа, не молочно-белая, как у креолки, хотя такая же прозрачная, отличалась смуглым оттенком, который придавал румянцу на щеках более тёплую окраску. Лучше всего я запомнил или представлял себе глаза, большие, тёмно-карие, округлой формы; главная их прелесть заключалась в выражении, непонятном для меня, но пленительном. Они были очень блестящие, но не сверкали и не искрились, а скорее напоминали тёплое сияние самоцвета. Их взгляд не обжигал, но светился.

Несмотря на ноющую боль в руке, я довольно долго лежал, любуясь этим очаровательным образом, и спрашивал себя: живая ли это девушка или только сон? Неожиданная мысль пришла мне в голову. Я подумал, что, если, бы это видение было живым существом, я мог бы забыть ради него Эжени Безансон, несмотря на романтическое приключение, с которого началось наше знакомство.

Однако боль в руке в конце концов отогнала чудный образ и вернула меня к действительности. Откинув покрывало, я с удивлением увидел, что рана моя перевязана, и, по-видимому, опытным хирургом. Успокоившись на этот счёт, я осмотрелся вокруг, чтобы понять, где я нахожусь.

Комната, где я лежал, была невелика, и сквозь сетку от москитов мне нетрудно было разглядеть, что она обставлена богато и со вкусом. В ней стояла лёгкая, главным образом камышовая мебель, а пол устилали тонкие циновки из морской травы с яркими узорами.