Сімпліцій Сімпліцисімус - Сторінка 141

Приемы эти иногда наивны. Композиция подчас шита белыми нитками, "стежки" и "швы" проступают наружу. Отсутствие индивидуально-психологической разработки, условность персонажей и ложившаяся на них сатирико-дидак-тическая "нагрузка", некоторая изолированность и прерывистость эпизодов не лишают роман цельности и внутреннего единства. А это невозможно без общего художественного замысла и продуманности построения.

Композиция "Симплициссимуса" резко отличается от плутовского и са-тирико-дидактического романа, немецкого "Гусмана" или "Филандера", аморфных и тяжеловесных, рассыпающихся на отдельные, почти не связанные друг с другом полигисторские пассажи и аллегорические картины. Главы "Симплициссимуса" коротки и стремительны, подавляющее большинство их вводится с достаточной степенью последовательности. Вставные новеллы и аллегории вплетены в художественную ткань романа и находчиво связаны с его сюжетными линиями. По сравнению с галантно-героическими романами "Симплициссимус" имеет преимущество обозримости. Его интрига не запутана. В нем нет переплетения параллельно развивающихся действий, как в романах Циглера, Антона Брауншвейг-ского или Лоэнштейна. При всей пестроте и разнообразии эпизодов, обилии полигисторских вставок и аллегорических картин "Симплициссимус" сохраняет не только внутреннее единство, но и внешнюю стройность. Это объясняется в первую очередь свойствами главного героя. Он обеспечивает сквозное действие романа и его сюжетное развитие, связывает и объединяет, как в фокусе, различные плоскости и аспекты романа.

Шестая книга "Симплициссимуса", в подлинности которой не раз сомневались, далеко не случайное явление, которое можно было бы объяснить только чисто внешними причинами, вроде схватки с конкурентами издателя. В первых пяти книгах "Симплициссимуса" Гриммельсгаузен не решил ни проблемы личности героя, ни стоявшей перед ним этической задачи. Аскетическую позицию, в которую он поставил Симплициссимуса, поселив его на горе в Шварцвальде, он раскрывает как неудовлетворив-шую его и даже фальшивую. Симплициссимус не преодолел соблазна мира и не застыл на стадии созерцательного подвижничества.

Гриммельсгаузен нащупывает возможность других решений. Он выводит Симплициссимуса из пустыни для новых приключений и размышлений. Содержание романа раздваивается. Симплициссимус продолжает вести существование пикаро, наметившееся в конце пятой книги, и в то же время его жизнь отражается в сатирико-аллегорическом плане и принимает гротескно-фантастические черты. Но ни аллегория, ни гротеск сами по себе не могли привести к финалу. Роман завершает "робинзонада", которую Гриммельсгаузен, по-видимому, разработал, когда шестая книга была уже почти закончена [1060].

"Робинзонада" пришлась весьма кстати, ибо открывала возможность для новой концепции отшельничества. Поселив Симплициссимуса на необитаемом острове, удалив от людей и мирских соблазнов, Гриммельсгаузен раскрывает перед ним перспективу деятельного пустынножительства и душевного покоя. Если в– первых пяти книгах романа запечатлен рито-ризированный жизненный опыт юного Симплиция, ставшего ландскнехтом и искателем приключений, а затем добровольно отрешившегося от мира, то в шестой книге дана обратная ситуация. Пройдя по аллегорическому кругу, Симплициссимус, вставший на путь пикаро, заброшен бурей на необитаемый остров и становится отшельником уже помимо своей воли, но вскоре осознает духовное преимущество своего положения. Католическую тираду, заимствованную у Гевары, заменяет мудрое рассуждение о социальном неустройстве мира.

Шестая книга "Симплициссимуса" знаменовала не спад в творчестве Гриммельсгаузена, а его зрелость. Найденный финал более глубок и содержателен, лучше обоснован с этической и социальной стороны, чем внезапное решение оставить мир, с которым мы встречаемся в пятой книге. И все же Симплициссимус снова, и притом довольно искусственно (его "похищают" разбойники), вырван из достигнутого им совершенства и возвращен в мир уже как странник, вечный бродяга, площадной шарлатан и сочинитель дешевых календарей, которые он сам распродает и выкрикивает из них новости на подмостках. От его аскетических порывов и идеалов не остается ни следа. И все это издано в 1671 г. в одной и той же книге, под одной обложкой! Какая неожиданная судьба для персонажа и автора, сумевшего подняться до больших исторических и религиозно-философских обобщений, создавшего широкую, художественно адекватную картину своего времени.

Вывод Симплициссимуса на стезю пикаро и календарщика ничего не разрушал и не обесценивал в художественной концепции романа. Это не было для Гриммельсгаузена ни снижением, ни профанацией сложившегося образа. Симплициссимус подходил на разные роли! Схольте утверждал, что, в то время как первые пять книг "Симплициссимуса" составляют законченный и целостный роман, шестая – уже самостоятельная "новелла" (зерном которой является "робинзонада") или во всяком случае новеллистической природы, а три "продолжения" – типичные "истории для календарей", так что они по существу принадлежат к разным жанрам. Но что же все-таки представляют собой эти новые "продолжения"? "Побочные продукты", "отбросы большого романа", как их иногда называют, ремесленные подделки, спекулирующие на его успехе и популярности имени главного героя? Можно ли вообще связывать их с композицией главного романа? Или следует вовсе их отбросить, как поступил Борхердт, который, воспользовавшись текстом издания "Симплициссимуса" 1671 г., тем не менее напечатал его без календарных "продолжений"? Но ведь, как мы только что видели, точно такие же вопросы возникали и в отношении "шестой книги" "Симплициссимуса", которая рассматривалась как искусственное продолжение, лишь нарушающее первоначальную стройность романа. Именно это обстоятельство и не позволяет с легким сердцем отсечь "календарные истории" как неорганичную часть романа, в котором сталкивается и как бы проверяется на эстетический эффект замкнутая и открытая композиция и, как нам кажется, побеждает последняя, открывающая возможность для бесчисленных продолжений. Гриммельсгаузен и находит принципы организации "большой формы" и теряет их, выходит "за раму". Вступает в свои права экспансия содержания – вторжение побочного и вставного материала, экзотизм и полиги-сторство, непринужденное фабулирование народного рассказчика.

Личность Симплициссимуса оказалась достаточно сильной, чтобы не только принять на себя разнородный, часто аморфный материал, но и подчинить себе готовые мотивы и сюжетно-композиционные схемы. Но и сам материал продолжал оказывать воздействие на героя и как бы рваться в роман. Открытая композиция романа лучше всего отвечает заложенным в нем тенденциям к безграничному поглощению разнородного материала [1061].Его рамки, или, лучше сказать, театральные кулисы, раздвигаются, открывая бесконечную перспективу. Личность Симплициссимуса двоится и множится как бы в ряду освещенных разноцветными огнями зеркал. Симплициссимус воспринимается в различных аспектах. Он проецирован на множество вещей.

Формой изложения в романе является рассказ от первого лица, по большей части от имени Симплициссимуса. Кроме Симплициссимуса, в такой же форме предложены история Херцбрудера (IV, 11 – 12), "исповедь" Оливье (IV, 18 – 21), приключения Подтирки (VI, 11 – 12), реляция голландского капитана (VI, 24 – 27) и некоторые другие эпизоды романа.

Ближайшая традиция повествования от первого лица, оказавшая влияние на Гриммельсгаузена, идет от плутовского романа. В "Симплицисси-мусе", как и в плутовском романе, повествование ведется с позиций рассказчика, который представляет события такими, какими они рисуются его воображению или какими он хочет их представить своим читателям, которые, однако, делают свои выводы и дают свои оценки всему, о чем они узнают.

В "Симплициссимусе" читатель (и слушатель) незримо присутствует на протяжении всего рассказа. Иногда он выдает свое присутствие, побуждая рассказчика торопливо вставлять различные пояснения, которые сами по себе не обязательны для изложения, но как бы предупреждают неизбежный вопрос или возглас слушателей (I, 20; III, 11, и др.). Это не воображаемый читатель и не отвлеченная аудитория. Она хорошо знакома рассказчику. Мы так и видим словоохотливого трактирщика, который знает вкусы и повадки своих гостей, умеет поразить их воображение, развлечь, позабавить, дать к слову полезный совет, вставить меткое словцо в чужую беседу. Эта простонародная аудитория однажды в романе прямо названа мужицкой (IV, 8). Она простодушна и слушает, то разинув рот от удивления, то пускается в обсуждение событий, о которых только что услышала. Люди судят вкривь и вкось, спорят и сами наперебой сообщают о своих домыслах (VI, 15). Они охотно передают всякие россказни, например о Муммельзее (V, 10), чем подзадоривают Симплициссимуса к его путешествию, и таким образом играют роль в развитии сюжета. А иногда и сам рассказчик признается, что наврал с три короба (VI, 11). Это "вранье" подчас даже служит мотивировкой для полигисторских ученых вставок (VI, 14).

В плутовском романе "угол преломления" действительности и "поправка на рассказчика" относительно невелики. Пикаро любит прихвастнуть, преувеличить свои подвиги или опасности, которым он подвергался, поставить себя в самом центре событий, как поступает сплошь и рядом Симплициссимус. Но действительность, о которой идет повествование, чаще всего не соответствует веселому рассказу солдата Фортуны, даже когда он упоен своими успехами. Он хвастает своими подвигами, а его несбыточной мечтой оказывается простой "прапор". Жизненная обстановка и ситуации, в которые он попадает, вовсе не так богаты и блестящи, как он хочет показать. И в этом отношении Симплициссимус еще остается на уровне "плутовского романа" [1062]. Но в отличие от него форма изложения от первого лица у Гриммельсгаузена связана с возникновением сложного "второго плана" повествования, ироническим, сатирическим, а иногда и пародийным переосмыслением действительности, ее гротескной интерпретацией. "Сказовая функция" речи усложняется. Тон и слог, которым ведется повествование, часто умышленно не совпадают с характером, смыслом и значением описываемых событий.