Квартеронка - Сторінка 22

Её место заняло спокойное, сладостное счастье — счастье от сознания, что я совершил доброе дело.

Глава XXVIII. ГАЙАР И БИЛЛ-БАНДИТ

Покинув негритянский посёлок, я раздумал ехать кружным путём. Теперь мадемуазель Безансон, наверно, узнает о моём посещении, и не важно, увидят ли меня из дома. Я был разгорячён не меньше, чем моя лошадь, и нам ничего не стоило преодолеть любое препятствие. Итак, я повернул обратно, перескочил через две-три ограды, пересёк хлопковое поле и выехал на береговую дорогу.

Вскоре лошадь моя успокоилась, и я поехал медленней, размышляя о только что происшедших событиях.

Я был уверен, что Гайар устроил этого негодяя на плантацию с какой-то тайной целью. Знали ли они друг друга раньше, я не мог сказать, но подобные люди инстинктивно находят и с первого слова понимают друг друга; вполне возможно, что Гайар и подобрал его только после кораблекрушения.

На пароходе, судя по тому, с каким азартом Ларкин держал пари, я думал, что он просто шулер; возможно, что в последнее время он и занимался этим. Однако несомненно, что ему и раньше приходилось "погонять" темнокожих; во всяком случае, он не был новичком в этом деле.

Странно, что он столько времени служил на плантации и ничего не знал обо мне. Впрочем, это объяснялось очень просто: пока я жил у мадемуазель Эжени, он ни разу не встречался со мной. Кроме того, он, вероятно, и не подозревал, что она — та самая дама, чьим спасательным поясом он хотел завладеть. Это предположение было вполне правдоподобным, так как на судне были и другие дамы, спасавшиеся при помощи стульев, кресел и пробковых поясов. Вероятно, он не видел мадемуазель Эжени до того, как она спрыгнула в воду, и потому не мог теперь её узнать.

Причина моей болезни была известна только мадемуазель Эжени, Авроре и Сципиону, которому приказали не болтать об этом с темнокожегоми. Кроме того, надсмотрщик, будучи на плантации человеком новым, почти не видел свою хозяйку и получал все распоряжения от Гайара; к тому же это был невежественный и тупой детина.

Вероятнее всего, до нашей встречи он не подозревал, что я его бывший противник на судне, а Эжени Безансон — та дама, за которой он было погнался. Он, конечно, слышал, что я живу на плантации, но считал, что я просто пассажир с потерпевшего аварию парохода, раненый или ошпаренный, каких очень много подобрали на берегу; не было почти ни одного дома у реки, где не приютили бы какого-нибудь раненого или захлебнувшегося человека. Вдобавок он был очень занят своими делами или, вернее, делами Гайара, ибо я не сомневался, что между ними существует какой-то тайный сговор. Как он ни туп, у него есть качества, которые его хозяин мог оценить дороже ума и которыми сам не обладает: грубая сила и наглость. Он, конечно, нужен Гайару, иначе тот не держал бы его здесь.

Теперь он узнал меня и, видимо, не скоро забудет. Станет ли он искать случая мне отомстить? Да, несомненно, но, вероятно, каким-нибудь тайным, подлым способом. Я не боялся, что он нападёт на меня открыто. Я был уверен, что он чувствует себя побеждённым и трусит. Мне уже приходилось встречать таких людей, и я знал, что, потерпев поражение, они тотчас поджимают хвост. Это был не смельчак, а наглец.

Я не боялся открытого нападения. Но мне могла угрожать тайная месть, а может быть, и преследование закона. Вас, вероятно, удивит, что мне пришла в голову мысль о законе? Но это так, и у меня для этого были основания.

Узнав тайные цели Гайара, раскрыв его гнусные намерения завладеть Авророй и встретившись с Ларкином, я понял, что настало время действовать. Меня охватила тревога, и я решил, что должен как можно скорее поговорить с мадемуазель Безансон о том, что больше всего волновало меня, — о выкупе Авроры. Теперь, когда мы с Авророй открылись друг другу и, можно сказать, обручились, нельзя было терять даром и часа.

Я подумал было вернуться назад и уже повернул свою лошадь, но снова заколебался. Меня одолели сомнения. Я опять повернул лошадь и поехал в Бринджерс, решив, что возвращусь завтра рано утром.

Въехав в селение, я отправился прямо в гостиницу. На столе в своей комнате я нашёл письмо с чеком на двести фунтов стерлингов. Его переслал мне Новоорлеанский банк, получивший для меня деньги из Англии. В письме сообщалось, что через несколько дней мне вышлют ещё пятьсот фунтов. Я почувствовал большое облегчение, получив эти деньги, так как мог теперь уплатить свой долг Рейгарту, что и сделал с большим удовольствием в тот же день.

Я провёл ночь в сильной тревоге и почти не сомкнул глаз. И неудивительно: завтра решалась моя судьба. Что принесёт мне этот день — счастье всей жизни или отчаяние? Тысячи надежд и опасений осаждали меня; моя участь зависела от предстоящего разговора с Эжени Безансон. Я ждал этого разговора с ещё большим волнением, чем вчерашнего свидания с Авророй, быть может, потому, что теперь я меньше надеялся на благоприятный исход.

Рано утром, как только можно было нанести визит, не нарушая приличий, я был уже в седле и скакал к плантации Безансонов.

Выезжая из селения, я заметил, что встречные смотрят на меня с каким-то особым интересом.

"Видно, им известно о моём столкновении с надсмотрщиком, — подумал я.

— Наверно, темнокожие уже всё разболтали. Такие вещи быстро узнаются".

Однако мне показалось, что люди глядят на меня отнюдь не дружелюбно. Неужели меня осуждают за то, что я защищался? Обычно победитель в подобном столкновении вызывает всеобщее сочувствие, тем более в верной рыцарским традициям Луизиане. Почему же эти люди косо смотрят на меня? В чём я провинился? Я ударил хлыстом человека, которого все считают наглецом, и сделал это лишь защищаясь. По местным понятиям, мой поступок должен был вызвать всеобщее одобрение.

Тогда почему же… Впрочем, понял! Вот в чём дело: я стал между белым и чёрным. Я заступился за темнокожего и не дал наказать его. Вот что могло быть причиной этой враждебности. Возможно, была и другая, хотя и нелепая причина. В окрестностях ходили слухи, что я "в близких отношениях с мадемуазель Безансон" и будто в один прекрасный день "этот выскочка", которого никто не знает, похитит богатую наследницу.

Нет такого уголка на земле, где подобная удача не вызвала бы зависти. Соединённые Штаты не были исключением из общего правила, и я знал, что из-за этих глупых сплетен на меня косятся многие молодые плантаторы и щеголеватые торговцы, слоняющиеся по улицам Бринджерса.

Я ехал, не обращая внимания на эти враждебные взгляды, и скоро забыл и думать о них. Душа моя была полна тревоги перед предстоящим свиданием, и такие мелочи не трогали меня.

Эжени, конечно, уже знает о вчерашнем происшествии. Интересно, что она думает о нём? Я был уверен, что негодяя надсмотрщика навязал ей Гайар. Вряд ли он мог нравиться ей. Вопрос в том, хватит ли у неё смелости, вернее — будет ли в её власти прогнать его даже после того, как она узнает, что он за негодяй. Вот в чём я сомневался.

Я горячо сочувствовал бедной девушке. Я был уверен, что она должна Гайару очень крупную сумму и этим он держит её в руках. Всё, что он говорил вчера Авроре, лишь подтверждало мои догадки. Кроме того, до Рейгарта дошли слухи, что Гайар недавно подал в суд ко взысканию долга и его иск удовлетворён новоорлеанским судом; ему не чинят никаких препятствий, и он может в любой момент потребовать наложения ареста на всё её имущество или на значительную его часть, покрывающую нужную сумму. Всё это Рейгарт рассказал мне накануне вечером; его сообщение ещё больше встревожило меня и заставило особенно спешить с выкупом Авроры.

Пришпоривая коня, я скакал галопом и вскоре подъехал к плантации. У ворот я спешился. Здесь никого не оказалось, чтобы принять у меня лошадь, но в Америке на это не обращают внимания, и садовая решётка или просто ветка часто заменяют конюха.

Вспомнив об этом обычае, я привязал лошадь к ограде и направился к дому.

Глава XXIX. "ОНА ВАС ЛЮБИТ!"

Вполне понятно, что я снова вспомнил моего вчерашнего противника. Встречу ли я его? Вряд ли. Знакомство с моим хлыстом, вероятно, вызвало у него такую головную боль, что он несколько дней не выйдет из дому. Однако я был готов к неожиданной встрече. За пазухой у меня лежал его двуствольный пистолет, которым я решил воспользоваться, если он нападёт на меня. Первый раз в жизни я носил запрещённое оружие, но в те времена таков был обычай в этой стране, обычай, которому следовали девятнадцать из двадцати встречных на улице — плантаторы, торговцы, адвокаты, врачи и даже священники! Итак, я приготовился, и меня не пугала встреча с Биллом-бандитом. И если сердце моё билось слишком часто, а походка была не очень уверенной, то это только из-за предстоящего разговора с его госпожой.

Я вошёл в дом, изо всех сил стараясь подавить своё волнение. Мадемуазель Эжени была в гостиной. Она встретила меня спокойно и непринуждённо. К моему удивлению и удовольствию, она казалась веселей, чем обычно, и я заметил многозначительную улыбку на её лице. Я даже подумал, что она довольна вчерашним происшествием, ибо, несомненно, знала о нём. Я это ясно видел.

Авроры не было в гостиной, и я был рад, что её нет. Я надеялся, что она совсем не придёт или хотя бы не скоро. Я был смущён. Я не знал, как начать разговор, как приступить к вопросу, который так давно лежал у меня на душе. Мы перекинулись несколькими незначительными фразами, а затем заговорили о вчерашних событиях. Я всё рассказал ей, всё, за исключением сцены с Авророй. О ней я умолчал.

Некоторое время я колебался, говорить ли ей, кем оказался её надсмотрщик. Когда она узнает, что это тот самый негодяй, который ранил меня и, если бы не моё вмешательство, погубил бы её, она конечно, настоит на том, чтобы его прогнали, чего бы это ей ни стоило.

На минуту я задумался о последствиях такого шага. "Если этот негодяй останется подле неё, она никогда не будет в безопасности, — подумал я. — Лучше ей отделаться от него раз навсегда". И я решился рассказать ей всё. Она была потрясена; несколько минут она сидела, сжав руки, в безмолвном отчаянии. Наконец она простонала:

— Гайар… Гайар… Это всё он, всё он… Боже мой! Боже мой! Где мой отец? Где Антуан? О Боже, сжалься надо мной!

Выражение её прелестного, омрачённого горем лица глубоко тронуло меня.