Андорра - Сторінка 4

Андорра — маленькая страна, но она — свободная страна. Где найдешь сейчас такую? Ни у одного отечества в мире нет лучшего названия, и ни один народ на земле не свободен так, как наш, — открой рот, друг мой, пошире, пошире! (Заглядывает еще раз в горло, потом вынимает ложечку.) Небольшое воспаление.

АНДРИ. У меня?

ДОКТОР. Голова болит?

АНДРИ. Нет.

ДОКТОР. Бессонницей страдаешь?

АНДРИ. Иногда.

ДОКТОР. Ага.

АНДРИ. Но не потому.

Доктор еще раз засовывает ему ложечку в рот.

А-а-а А-а-а-андорра!

ДОКТОР. Вот теперь прекрасно, друг мой, теперь это звучит, и пусть всякий жид провалится сквозь землю, услышав название нашего отечества.

Андри вздрагивает.

Не проглоти ложечку!

МАТЬ. Андри!..

Андри встал.

ДОКТОР. Ну, в общем, ничего страшного, небольшое воспаление, беспокоиться нечего, но таблетки перед едой...

АНДРИ. Почему это — жид должен провалиться сквозь землю?

ДОКТОР. Куда это я их засунул. (Роется в своем чемоданчике.) Ты об этом спрашиваешь, юный друг мой, потому что ты еще не повидал свет. Уж я-то евреев знаю. Куда ни приди, жид уже тут как тут, все лучше всех знает, и тебе, простому андоррцу, остается только паковать вещички. Разве не так? Самое плохое в жидах — это их честолюбие. Во всех странах мира они захватили все кафедры — уж я-то знаю,— а нам ничего другого не остается, кик отправляться на родину. При этом я ничего против евреев не имею. Все эти ужасы — нет, нет. Я тоже спасал евреев, хоть запаха их не выношу. А где благодарность? Нет, их уж не изменишь. Захватили все кафедры мира. Их уж не изменишь. (Протягивает Андри таблетки.) Вот тебе таблетки.

Андри не берет и уходит.

Что это с ним?

МАТЬ. Андри! Андри!

ДОКТОР. Просто повернулся — и пошел.

МАТЬ. Ах, не надо бы вам этого говорить, профессор,— про евреев.

ДОКТОР. Почему?

МАТЬ. Андри — еврей.

Входит Учитель, под мышкой у него школьные тетрадки. микрофон, холл

УЧИТЕЛЬ. Что случилось?

МАТЬ. Ничего, не волнуйся, ничего не случилось.

ДОКТОР. Откуда же я мог это знать...

УЧИТЕЛЬ. Что?

ДОКТОР. Как же это так ваш сын — еврей?

Учитель молчит.

Ну, скажу я вам, — просто повернулся и пошел. Врач его осматривает, даже болтает с ним, объясняет ему, что такое вирус...

УЧИТЕЛЬ. У меня дела.

Молчание.

МАТЬ. Андри — наш приемный сын.

УЧИТЕЛЬ. До свидания.

ДОКТОР. До свидания. (Берет шляпу и чемоданчик.) Да, да, я ухожу. (Уходит.)

УЧИТЕЛЬ. Что опять произошло?

МАТЬ. Не волнуйся, пожалуйста!

УЧИТЕЛЬ. Как этот тип оказался в моем доме?

МАТЬ. Это — наш новый врач.

Доктор возвращается.

ДОКТОР. Таблетки я все-таки оставляю. (Снимает шляпу.) Прошу прошения. (Надевает шляпу.) А что такого сказал "этот тип"? Что я такого сказал... конечно же, в шутку... Но ведь они не пони мают шуток... Я всегда говорил... Видел ли кто-нибудь еврея, который понимал бы шутки? Я нет... Ведь я просто сказал: уж я-то знаю жидов. По-моему, пока еще в Андорре разрешается говорить правду.

Учитель резко поворачивается к нему.

Куда это я дел свою шляпу?

УЧИТЕЛЬ (подходит к Доктору, снимает у него шляпу с головы, распахивает дверь и вышвыривает шляпу). Ваша шляпа вон там!

Доктор уходит.

МАТЬ. Я же просила тебя не волноваться. Он нам этого никогда не простит. Ты переругался со всем светом, а ведь Андри от этого не легче.

УЧИТЕЛЬ. Позови его сюда.

МАТЬ. Андри! Андри!

УЧИТЕЛЬ. Этого нам еще только не хватало. Этот тип — наш врач! Прямо не знаю, каким боком этот мир не повернется – все задница...

Входят Андри и Барблин.

Андри, запомни раз и навсегда — чтобы ты на эту болтовню не обращал внимания. Я не потерплю никакой несправедливости, ты это знаешь, Андри.

АНДРИ. Да, отец.

УЧИТЕЛЬ. Если этот господин — наш теперешний врач — еще раз откроет свою глупую глотку,— этот академик, этот... прогоревший спекулянт… тогда, — слышишь — он сам слетит с лестницы, лично! А не только его шляпа! Я тоже спекулировал, да! Как и полагается андоррцу! Но я не получил за это титулов! (Матери.) Я их не боюсь! (Андри.) И ты тоже не должен их бояться — понял? Если мы будем держаться вместе, Андри, ты и я — как мужчины, как друзья, как отец и сын разве я обращался с тобой не как с сыном? Я тебя когда-нибудь обижал? Тогда прямо так и скажи. Разве я обращался с тобой иначе, Андри, чем с моей дочерью? Тогда так и скажи. Я жду.

АНДРИ. Что я должен сказать тебе, отец?

УЧИТЕЛЬ. Я терпеть не могу, когда ты вот так стоишь, как проворовавшийся служка, или как не знаю кто, — такой робкий, потому что ты меня боишься. У меня просто терпение лопается. Я знаю, я не идеальный воспитатель.

Мать накрывает на стол.

А мать — разве она когда-нибудь была к тебе бессердечна?

МАТЬ. Ну что ты несешь! Можно подумать, что ты держишь речь на собрании.

УЧИТЕЛЬ. Я говорю с Андри.

МАТЬ. Вот именно.

УЧИТЕЛЬ. Как мужчина с мужчиной.

МАТЬ. Садитесь есть. (Выходит.)

УЧИТЕЛЬ. Это, собственно, все, что я хотел тебе сказать.

Барблин делает последние приготовления к обеду.

Почему, раз он там, за границей, такая знаменитость, — почему он там не остался, этот профессор, который во всех университетах мира не сумел дотянуть даже до доктора? Этот патриот, который стал окружным врачом, потому что он ни одного предложения не может сказать без "родины" и "Андорры". Конечно, кто же еще виноват, что из его честолюбия ничего не вышло,— кто же еще, как не жиды? В общем, чтобы я больше этого слова не слышал.

Мать приносит суп.

И тебе, Андри, я тоже запрещаю произносить это слово. Понял? Чтобы я его не слышал. Они же сами не знают, что говорят. А я не хочу, чтобы ты, чего доброго, поверил в то, что они говорят. Считай, что ничего этого не было. Раз и навсегда. Понял? Раз и навсегда.

МАТЬ. Ты кончил?

УЧИТЕЛЬ. Ничего и нет на самом деле.

МАТЬ. Тогда нарежь хлеб.

Учитель режет хлеб.

АНДРИ. Я хотел спросить о другом...

Мать наливает суп.

А может, вы уже все знаете. Да нет, не бойтесь, ничего не случилось. Я просто не знаю, как это надо сказать... Мне скоро будет двадцать один, а Барблин девятнадцать.

УЧИТЕЛЬ. Ну и что?

АНДРИ. Мы хотим пожениться.

Учитель роняет хлеб.

Да. И я пришел спросить — я хотел это сделать после испытания на столяра, но из этого все равно ничего не вышло... Мы хотим сейчас обручиться, чтобы другие это знали и не приставали к Барблин.

УЧИТЕЛЬ. Жениться??

АНДРИ. Отец, я прошу у тебя руки твоей дочери.

Учитель встает, как осужденный, услышавший свой приговор

МАТЬ. Я знала, что этим кончится, Кан.

УЧИТЕЛЬ. Молчи!

МАТЬ. А хлеб ронять вовсе не обязательно. (Поднимает хлеб с пола.) Они любят друг друга.

УЧИТЕЛЬ. Молчи!

Молчание.

АНДРИ. Но это правда, отец. Мы любим друг друга. Об этом трудно говорить. Еще когда мы были маленькие, в нашей комнатке с зелеными обоями мы говорили о свадьбе. А в школе мы стеснялись, потому что все над нами смеялись,— говорили, что это нельзя, мы же брат и сестра! Один раз мы хотели вместе отравиться, потому что мы брат и сестра,--— волчьими ягодами. Но это было зимой, и волчьих ягод не было. И мы часто плакали, пока мама не заметила,— ты помнишь, мама, — ты нас успокоила и сказала, что мы совсем не брат и сестра. И рассказала всю эту историю, как отец перевез меня через границу, потому что я еврей. Я тогда так обрадовался и всем и школе рассказал, и вообще всем. С тех нор мы не спим больше в одной комнате мы ведь уже не дети.

Учитель стоит молча, кик изваяние.

Отец, настало время нам пожениться.

УЧИТЕЛЬ. Андри, это нельзя.

МАТЬ. Почему же нельзя?

УЧИТЕЛЬ. Потому что нельзя!

МАТЬ. Не кричи.

УЧИТЕЛЬ. Нет! Нет, нет!

Барблин разражается рыданиями.

МАТЬ. А ты тоже не реви раньше времени!

БАРБЛИН. Тогда я покончу с собой.

МАТЬ. И не болтай глупости!

БАРБЛИН. Или уйду к солдатам. Да, да, к солдатам.

МАТЬ. Господь тебя накажет.

БАРБЛИН. И пусть накажет.

АНДРИ. Барблин!

Барблин выбегает из комнаты.

УЧИТЕЛЬ. Оставь ее. У тебя будет много других девушек.

Андри пытается вырваться.

Андри!

АНДРИ. Она не в себе!

УЧИТЕЛЬ. Нет, ты останешься!

Андри остается.

Это первое "нет", которое я вынужден тебе сказать, Андри. (Закрывает лицо руками.). Нет!

МАТЬ. Я тебя не понимаю, Кан. Я тебя совсем не понимаю. Ты что, ревнуешь? Барблин уже девятнадцать, и кто-то все равно придет. Почему же не Андри? Мы его знаем. Так уж устроен мир. Ну что ты так смотришь и качаешь головой. Ведь это же большое счастье. А ты не хочешь отдать ему дочь? Ну, что молчишь? Ты, что ли, на ней женишься? Ты молчишь, потому что ты ревнуешь, Кан. Ревнуешь к молодости, к жизни вообще, и что дальше все уже пойдет без тебя.

УЧИТЕЛЬ. Ах, что ты знаешь!

МАТЬ. Я же просто спрашиваю.

УЧИТЕЛЬ. Барблин еще ребенок...

МАТЬ. Все отцы так говорят. Ребенок! — это для тебя, Кан, но не для Андри.

Учитель молчит.

Почему ты говоришь "нет"?

Учитель молчит.

АНДРИ. Потому что я жид.

УЧИТЕЛЬ. Андри!

АНДРИ. Ну говорите же, что же вы?

УЧИТЕЛЬ. Жид! Жид!

АНДРИ. Ведь в этом же дело.

УЧИТЕЛЬ. Жид! На каждом третьем слове, ни дня без этого, на каждом втором слове, ни дня без жида, ни ночи без жида, кто-то храпит, а мне слышится "жид!", жид, жид, ни одного анекдота без жила, ни одного гешефта без жида, ни одного ругательства без жида, никого нет, а я слышу "жид!", жид, жид и тысячу раз жид, детишки играют в жидов, стоит мне повернуться спиной, а вслед мне "жид!", и лошади в переулках ржут "Жи-и-ид! Жи-ид! Жи-ид!.."

МАТЬ. Ты преувеличиваешь.

УЧИТЕЛЬ. Да неужели же не может быть других причин?!

МАТЬ. Так скажи о них.

Учитель молчит, потом берет шляпу.

Куда ты?

УЧИТЕЛЬ. Туда, где меня оставят в покое. (Уходит, с треском захлопывая дверь.)

МАТЬ. Теперь опять будет пить всю ночь.

(Затемнение)

НЕКТО: Ночь. (Бьет в гонг)

Картина шестая

Перед комнатой Барблин. Андри спит на пороге.

Андри. Барблин!

Тишина.

Ты спишь, Барблин? А знаешь, ночь — как молоко, голубое молоко. Скоро птицы запоют. Как млечный потоп... Барблин!

Тишина.

Пускай он придет, твой папаша, пускай обнаружит меня на пороге у своей дочери. Пожалуйста! Я все равно не перестану, Барблин, я буду каждую ночь сидеть на твоем пороге, каждую ночь,— пускай он хоть до смерти напивается из-за этого. (Достает сигарету.) Совсем уже спать не хочется. (Садится и закуривает.) Я больше не буду красться, как бродячая собака. Я буду ненавидеть. Я больше не буду плакать.