Санта Крус - Сторінка 8

Эльвира сидит в кресле. Горят свечи.

Пeлeгрин. Через час наступит рассвет.

Эльвира. Я спрашиваю тебя еще раз, Пелегрин, что ты рассказал барону? Вы пили с ним до глубокой ночи, как мне передали…

Пeлегрин. Пили?

Эльвира. Ты рассказал ему о том, что тогда было между нами? Семнадцать лет назад. Мужчины любят рассказывать об этом!

Пелегрин. Мужчины любят рассказывать об этом… Откуда ты знаешь? Не верь всему, что пишут в книгах, Эльвира.

Эльвира. Умоляю тебя, Пелегрин, что ты ему сказал?

Пелегрин. О нас, ты имеешь в виду?

Эльвира. О нас.

Пелегрин. Ни слова.

Эльвира. Ни слова?

Пeлегрин. Я не мог знать, что барону все это неизвестно. Откровенно говоря, я даже не подумал, что из этого может получиться… (Запускает руку в карман.) Замечательные у вас тут орехи!

Эльвира. Не знаю, что и думать. Об этой ночи. Что же произошло?

Пeлeгрин. Я рассказал ему о Гавайях…

Эльвира. О Гавайях?

Входит слуга.

Ну и?

Пелегрин. Сам он почти ничего не говорил.

Эльвира. Ну и?..

Слуга. Мы были на конюшне, ваша милость. Как вы приказали.

Эльвира. Ну и?..

Слуга. Исчезли две лошади. Росинант и Казанова. Сани тоже.

Эльвира. Это уже не сон.

Слуга. Барон уехал, ваша милость.

Эльвира. Уехал?..

Слуга. Да.

Эльвира. Среди ночи? В такую пургу?

Слуга. Очевидно, ваша милость.

Эльвира. Какое безумие… Кто запряг ему лошадей, хотела бы я знать! Ночью! Разбуди людей, спроси. И пришли сюда этого болвана!

Слуга. Называйте меня как хотите, ваша милость, но это был я.

Эльвира. Ты сам?

Слуга. По приказу господина барона.

Эльвира. И теперь, когда нам дорог каждый миг, чтобы догнать его, теперь ты отправляешься на конюшню посмотреть, на месте ли лошади, которых ты сам запряг?

Слуга. Ваша милость так приказали.

Эльвира. Великий боже, что все это значит?

Слуга. Ваша милость не хотели мне верить.

Эльвира. Уехал, ты говоришь? Куда?

Слуга. Этого господин барон не сказал.

Эльвира. Что же он сказал?

Слуга. Он сказал примерно так…

Эльвира. Вспомни точно!

Слуга. "Тихо! — сказал он. — Не разбуди госпожу, мне кажется, она видит приятный сон".

Эльвира. Что он еще сказал?

Слуга. "Килиан, — сказал он, — подержи мне пальто…".

Эльвира. А еще?

Слуга. "Килиан, ты не понимаешь, что такое жизнь, ты не понимал этого никогда, а жизнь — это движение, жизнь — это великий сон".

Эльвира. Еще?

Слуга. Это все.

Короткое молчание.

Эльвира. Пусть оседлают другую лошадь, мою собственную. Быстро! Пусть скачут за бароном, пока не узнают, что все это значит. Пусть гонят лошадь изо всех сил, я заплачу так, что их внуки будут помнить об этой щедрости.

Слуга. Как прикажете, ваша милость.

Эльвира. Я буду ждать здесь.

Слуга уходит.

Мой добрый, мой славный муж! Только б с ним ничего не случилось!

Пелегрин. Через час наступит рассвет.

Эльвира. Он уехал в пургу, в этот снежный потоп. Три дня назад вдоль дороги наставили палок, а уже вчера их совсем не было видно! Уехать в пургу — какое безумие!.. (Останавливается.) Зачем ты это сделал?

Пелегрин поворачивается к ней.

Да, ты!

Пелегрин. Что я сделал?

Эльвира. Зачем ты пришел? Чего ты вообще хочешь?

Пелегрин. Меня пригласили.

Эльвира. Наш брак счастлив, Пелегрин, счастлив, сколько бы ты ни смеялся над браком…

Пелегрин. Разве я смеюсь?

Эльвира. Брак — это чудо! Могла ли я думать семнадцать лет назад, когда мы поженились, что я буду так любить его! Для этого нужно знать друг друга долго, так как мы, и без всякой влюбленности. Он — человек, которого я вряд ли заслуживаю! (Улыбаясь.) Иногда, когда я не вижу его, он мне кажется господом богом — на него можно так же положиться, как на бога. В прошлом году я десять недель лежала в лихорадке, а потом, когда встала, сразу вспомнила о попугае. Я совсем забыла о нем, но он был жив, муж кормил его десять недель, хотя как он его ненавидит! Он такой во всем…

Пелегрин ест орехи и кивает головой.

Что бы он ни делал, я знаю — он делает ради меня. И это ужасно… Вот теперь, уехав в пургу, он, вероятно, думает, что делает мне услугу, что я хочу остаться с тобой. Добрый! Он не знает, что теперь ты для меня ничего не значишь…

Снова появляется слуга.

Что случилось?

Слуга. Ваша милость…

Эльвира. Он вернулся? Ради бога!..

Слуга. Ваша милость, я принес новые свечи. (Ставит свечи и уходит.)

Пелегрин. Ты спросила, чего я хочу? (Отходит от окна.) Я сидел в трактире, да, уже с неделю тому, и случайно узнал, кто живет в этом замке. Случая могло и не быть, я бы мог не узнать этого, и мы б никогда больше не увиделись на этой земле. Еще сотня шагов — и мы прошли бы мимо друг друга, ты и я, мимо друг друга — и в ночь…

Эльвира молчит.

Пeлeгрин. Завтра я уеду.

Эльвира молчит.

В одной точке пространства и времени, здесь и теперь, сходятся два человека — мне это показалось таким чудом… И только. Я взял гитару, не знаю, чего я хотел, то была музыка…

Эльвира. Ты хотел нанести мне визит, не так ли?

Пелегрин. Ну пусть так, если хочешь.

Эльвира. А зачем? (С издевкой.) Затем, что мы любили друг друга? Когда-то.

Пелегрин. Я тоже думаю, что когда-то мы любили друг друга.

Эльвира. И вот, оказавшись поблизости, ты захотел узнать, сколько от всего этого осталось? Понимаю.

Пелегрин молча смотрит на нее.

Или ты хотел мимоходом удостовериться, знает ли Эльвира, чего ты достиг — без нее? Объездил весь свет! Я в курсе дела, меня ввела в него горничная.

Пелегрин молча смотрит на нее.

Или ты хотел узнать, могу ли я быть счастливой после того, как ты семнадцать лет назад поступил со мной подло?

Пелегрин. Это не так.

Эльвира. Да, я счастлива, Пелегрин. Счастлива. Чего ты хочешь еще? Дать тебе в этом расписку, чтобы ты мог уехать отсюда со спокойной душой?

Пелегрин. Без расписки, то есть без твоего предложения дать расписку, я бы в это поверил.

Эльвира. Когда-то, много лет назад, ты написал мне, кажется, с Явы.

Пелегрин. Из Кореи.

Эльвира. И ты ведь знал, каково мне было держать в руках эту открытку, добродушно-шутливую писанину после стольких лет?

Пeлeгрин. Если б мы знали, каково адресату получать наши письма, вряд ли мы стали бы писать их, Эльвира! Тут волшебная сила письма — его смелость…

Эльвира. Меня мучил стыд, что когда-то я могла любить человека, написавшего такие каракули. Мне было противно, понимаешь?

Пелегрин. Честно говоря, нет.

Эльвира. Мне было противно. С каждым годом все больше. Мне было противно, что ты такой трус. На том нелепом клочке бумаги ты писал, что желаешь мне хорошего, верного мужа…

Пелегрин. С моей стороны это было серьезно.

Эльвира. Да, чтобы самому сбежать к заблудшим и пропащим, туда, где не гниют, не стареют, не умирают! Вот в чем все дело. Ты не хотел жениться, чтобы моя тоска осталась с тобой. О, то была беспримерная хитрость. Ты желал большего, чем спать с женщиной, ты хотел войти в ее сны!.. А действительную близость, расходующуюся и пустеющую в тысячах привычных поцелуев, повседневность и будни ты оставил другому, доброму, верному мужу, которого ты мне желал… Зачем? Затем, чтоб у меня никогда больше не было любимых, чтоб я была связана супружеской верностью, не было ни одного, кроме того единственного в прошлом, кроме тебя!

Пелегрин улыбается.

Разве не так?

Пелегрин. Признаться, так глубоко я об этом никогда не думал.

Эльвира. Попытайся, и ты доберешься в конце концов до подлости, лицемерия в любви, трусости перед действительной жизнью, для которой у тебя недоставало мужества; его у тебя никогда не было, ни разу — и с другими женщинами тоже, я ведь знаю, что была у тебя не единственной!..

Пелегрин. Эльвира!

Эльвира. Ты будешь это отрицать?

Пелегрин. Что ты была не единственной, Эльвира, — это само собой разумеется.

Эльвира. Понимаю.

Пелегрин. Но ты, быть может, единственная, которая это понимает.

Эльвира. Понимаю, неверность льстит мужчине, это что-то вроде украшения, безделушки — не больше, приключения придают некий блеск, как и лишения, которыми вы так гордитесь… (Не выдержав.) Зачем ты приехал, Пелегрин?! Я ничего не понимаю, ничего! Скажи мне, зачем? Через семнадцать лет! Чего ты хочешь от меня?

Он молчит.

Грызть орехи? Листать книги?

Пелегрин. А почему бы и нет…

Эльвира. А почему бы и нет…

Пелегрин. Я люблю книги, которых не читал.

Эльвира. Ты приехал, чтобы узнать, люблю ли я тебя еще? Страдаю ли? Жду ли?

Пелегрин листает книгу.

Или ты хотел убедиться, что я тебя ненавижу, что я вижу тебя насквозь, что я презираю тебя?

Пелегрин листает книгу.

Зачем ты приехал? Чтобы еще раз повздыхать над прошлым и все простить друг другу, благосклонно и нежно, улыбнуться, пошутить о пролитых слезах, и только — ведь то был лишь эпизод в жизни мужчины, меланхолия воспоминаний выкроит из него еще эпизодик, это, так сказать, проценты с былого блаженства, визит мимоходом, прочувствованный вечер с вином и орехами…

Он листает книгу.

Ты молчишь.

Пeлeгрин. Ты не великодушна, Эльвира… Тем, что принуждаешь меня говорить. Лгать. Объяснять себя самого! Я приехал за тем-то и тем-то. Как будто я сам это знаю. Ты хочешь услышать от меня слово, чтобы сразу меня обвинить и от меня освободиться… Не знаю, почему ты боишься своего собственного сердца, Эльвира.

Эльвира. Я боюсь?

Пелегрин. Кто может с точностью знать, как все было? Знаешь ли ты или я в этот час нашего ночного бдения полную правду? (Берет другую книгу.) Если б мы помолчали, хотя бы час, вот так, как сидим! И только… Ты взяла бы книгу или вязанье, я бы смотрел иллюстрации, бабочек, эти растения. Melaleuca folia[1], например… а потом, потом бы уехал.

Эльвира. А потом?

Пелегрин. Навсегда, я хотел сказать.

Эльвира. А потом?

Пелегрин. Потом вокруг нас снова была бы жизнь. (Садится за клавикорды.) В Гонолулу я встретил одного старого капитана, у которого оставалась одна возлюбленная — астрономия. Выше этого для него ничего не было. Мы всегда смеялись над ним, потому что ничто другое его не интересовало. С тех пор как он обнаружил в каюте какую-то толстенную книгу, все остальное стало вдруг пустяком. Вероятно, то была первая книга, которую он читал в своей жизни, и как читал! Он приходил в кабак, где мы танцевали с негритянками, и рассказывал о Млечном Пути так, словно он был создан только вчера… (Берет с тарелки апельсин.) Когда мы садились к нему за столик, он брал такой апельсин. Вот, говорил он, луна. И не терпел улыбок! Вон тот глобус — земля.