Обкрадення Мікеланджело (збірка) - Сторінка 29

А огромная стая бездомных собак, которые встречались в городе на каждом квартале, у каждого двора, лежа в отдалении, решала, на кого им набрасываться – на мусор или на самих бомжей.

— Вам не кажется, что вы умудрились превратить Одессу – во вселенский собачатник?

— Так ведь отстреливать собак не позволяют.

— А кто вам сказал, что нужно начинать с отстрела собак? Сейчас Одесса в таком состоянии, что самое время заканчивать отстрел собачатников.

Водитель посмотрел на Анну с нескрываемым восхищением: "Какая глубокая широта мысли" — было начертано в его взгляде.

— В Литву тоже одна дамочка откуда-то приехала, причем даже не одесситка. И шьо вы думаете? Теперь у них тоже появился свой президент. Хотя, казалось бы… — пожал он плечами и помотал головой. – У литовцев – и поди ж ты, свой президент! А шьо у нас? Нет, я вас уже даже не спрашиваю, а сразу же подвожу под "приговор, которій обжалованию не подлежит": шьо у нас? Наши министра и нардепы так воруют, шьо наши суды уже не знают, за что их, собственно, судить. В нашем, извините за выражение, Уголовном кодексе, оказывается, статей таких не нарисовали, так теперь украинские судьи всех своих воров-мажоров американским судьям сплавляют. И все бы ничего, но сами же американцы столько раз устрашали мир в своих фильмах качеством кормежки и прочим стервисом своих тюрем, что я уже давно не понимаю: почему я, везде и кругом заслуженный, не могу хоть разочек попасть в одну из этих тюрем по профсоюзной путевке?

— Когда это у вас, наконец, получится, не забудьте прихватить с собой отсюда парочку украинских стражей закона.

— Так я вас спрашиваю: зачем нужен президент в стране, где министры безбожно воруют, милиция с большой дороги грабит, а налоговая служба вежливо убивает?

— Вот в этом вопросе я с вами консенсусно не согласна, лейтенант. Может, именно такой стране как раз и нужен… президент. Чтобы все, от легитимно проворовавшегося премьера, до некстати опустившегося инженер-бомжа, знали, что в этой стране таки-да есть власть и жесткая рука.

— Вот и я – о том же! Причем на каждом профсоюзном собрании. И если где-то там, в Литве, прибывшая непонятно откуда леди умудрилась стать президентом, даже не будучи одесситкой, то я вас спрашиваю… Кому, как не вам, м-м, как бы к вам получше обратиться?..

— Обращайтесь "через "леди", — как говаривал ваш друг.

— Вот именно: л-леди... Почему бы вам не взять и не стать президентшей?

— Ш-шас! Уже стала. В какой позе прикажете? Хотя, в принципе, я с вами где-то даже согласна. — И тут она изрекла фразу, которая была достойна лучших мозгов Европы, и которую, конечно же, вскоре должны будут выгравировать на стеле перед Европарламентом. "Наш народ – это народ, для которого Маркса оказалось слишком много, Сталина – слишком мало, а предложи ему еще одного Берию, в купе с Кагановичем, так он их тут же обожествит. Может, для него самое время сотворить собственного фюрера"?

— Я же и говорю: становитесь нашим фюрером, то бишь, президентом.

— Кто, я, что ли?!

— Кто же еще?! Да не барражируйте вы кормой. Нашелся бы демократически избранный президент, а уж кричать "зиг нехай!" мы их научим. Вы вообще-то гражданка Украины?

— Еще там получила. В виде исключения, и исключительно по ходатайству американского госсекретариата.

— Так, если Америка ходатайствовала за вас, когда вы еще были там и никем, то шьо она скажет, когда вы уже появитесь здесь, и всеми своими присутственными местами уже таки-да будете сидеть на своем руководящем месте?

3

Глубинным нутром своим Анна осознавала, что в эти минуты мужик несет бред. Но поскольку мужиков, которые бы не несли подобный бред, не существует, то решила поддержать его.

— И шьо, по-вашему, я должна делать? Ехать в Киев и говорить президенту: "Пардоньте, вас здесь не сидело"?

— Зачем ехать?! – изумился таксист-надомник. – Вас туда завезут на правительственном "членовозе". Ваше дело – на первых порах вести себя так, как в подобных ситуациях делают все прочие женщины: немного пожиманиться, а потом на все сразу соглашаться. А народ наш, сталинской демократией затурканный, поддержит. Тем более что идеологом при вас буду я.

— Неужели имеется хоть какой-то опыт в этом деле, Киссинджер вы наш?

— Она спрашивает, имею ли я опыт? – трибунно вопрошал водитель так, словно уже стоял перед многотысячной толпой своих сторонников у стен Белого Дома. – Вы лучше спросите, а кто его, в таком случае, имеет? Поинтересуйтесь, кто, еще в те времена, на первой базе стеклотары, числился пропагандистом, а, если покопаться, то, может быть, даже агитатором. И вам скажут: "Пропагандистом там всегда числился только один человек – Басик Вениаминович!". И когда, в конце концов, этот склад сгорел, вместе с актами ревизии и портфелем ревизора, я подался в военкомат, и меня, конечно же, бросили на укрепление передового тыла вооруженных сил. Когда же и вверенный мне военный склад по какой-то дикой случайности тоже сгорел, вместе…

— Остановитесь, терминатор вы наш, — поморщилась Анна. – Я ведь не из прокуратуры. Но если уж выдвигаю против кого-то обвинение, адвокаты обычно выбрасываются из окон.

— Так я ж и говорю, — продолжил свою исповедь Басик Вениаминович, ни на мгновение не запнувшись и не потеряв ни дара мысли, ни нити речи. — Если уж моя жена держит меня за "Геббельса с Молдаванки", то она знает, шьо она делает. Потому что знает: если уж Басик Вениаминович что-то сказал "за", так оно таки да будет "за", даже если на самом деле все случалось "против". Вы меня понимаете?

Анна лучезарно задумалась, пару минут глубокомысленно подремала, досыпая второй авиасон, и столь же глубокомысленно изрекла:

— Ваша жена, Басик Вениаминович, как всегда, права. Если вас за что-то и стоит держать, так это за "Геббельса с Молдаванки". Хотя пока что я бы советовала время от времени держать вас за что-нибудь другое, более существенное и в том же месте.

Басик Вениаминович – круглолицый, широкоскулый, с носом, явно намекающим на пятую графу, и с раскосыми, "а ля нерушимая дружба народов", глазами, самодовольно взглянул на пассажирку и придурковато, как все мужчины в подобных случаях, улыбнулся.

— Я так сразу и понял, что мы нашли друг друга, — сказал он.

— Это уж точно. Как бегемот канарейку – в нильской трясине. – И тут же вскрикнула: — Да вот же этот двор! Узнала все-таки! Мне сюда, остановите.

— Шьо, действительно, сюда? Шьо ж вы все это время молчали, как участковый милиционер — на суде присяжных?

* * *

В том огромном закрытом дворе, у которого Басик Вениаминович высадил Анну, строения считались аварийными еще во времена первой мировой. Хибары "нахалстроя", которые появились в более поздние эпохи, грудились вокруг единственного общественного заведения — зловонного дворового туалета, — как хижины папуасов – вокруг парижского храма Сакре-Кьёр.

Анна весьма смутно припоминала, где именно в этом дворе обитала ее троюродная сестра, но еще более смутно представляла себе, как в этом улье, где не наблюдалось ни одной живой души, можно её найти.

Однако случай есть случай. Едва она прошла под аркой и ступила на кое-как утрамбованный булыжниками двор, как из ближайшей же пристройки прямо на нее выплеснули добрых полведра воды.

С трудом придя в себя, Анна хотела возмутиться, но увидела в проеме двери женщину, рядом с которой трехстворчатый шкаф мог бы показаться раздевалкой для лилипутов.

Не успела Анна и рта открыть, как иерехонская труба, забытая господом в утробе этой амазонки одесских предместий, неожиданно взорвалась таким ревом, что внебрачное дитя Бродвея чуть было ни присело от ужаса:

— Нет, вы видели, она еще и права качать собирается, шалава! Ш-шас, буду я за каждым разом помои в туалет выносить. Беру разгон от моста до мясокомбината!

Анна беспомощно взглянула на вошедшего вслед за ней Басика Вениаминовича, но тот слушал дворовую прорицательницу с тем же благоговением, с каким "новые русские" выслушивают оправдательные тирады своих адвокатов.

Еще минут десять женщина извергала из себя такой поток непереводимого и неподвластного цивилизованному уму одесского суржика, что в какое-то мгновение Анна засомневалась: уж не попала ли она лингвистический форум исчезнувших языков и народов. И лишь когда, спасаясь от этого словесного невоздержания, Анна с предельной вежливостью поинтересовалась, где тут можно разыскать Тоську Жутову, женщина взяла двухсекундный таймаут и, обращаясь к высыпавшим из свох "вилл" обитателям двора, прогромыхала:

— Нет, вы видели эту хвойду из-под Березовки?! Она уже полчаса полощет мне мозги, чтобы, в конце концов, поинтересоваться, где меня можно найти?! А ты чего застыл, как Ленин в разгар перестройки? – угрожающе двинулась она в сторону Басика Вениаминовича. — Уж не ты ли ее привез сюда, муженек мой триждыразвращенный?!

…И только теперь до Анны дошло, что первый день ее пребывания на исторической родине обещает быть по-настоящему содержательным, ибо навоз Отечества…

2001 год.

ВЕЛИКИЙ

САМОЗВАНЕЦ КИСТИ

"Как только в тебе начинает

проявляться истинный талант,

рядом с тобой немедленно появляется

женщина, предназначение которой –

возвести тебя в гении!".

( из "эпохальных" рассуждений

главного героя этой новелетты).

1

— Добро пожаловать в Лувр, мадам! – атлетического телосложения – облаченный в мощную мускулатуру то ли штангиста, то ли борца, — парень соизволил изречь сие с той высокомерной снисходительностью, с какой странствующей нищенке позволено было припасть к ногам короля. – Перед вами – спасенные шедевры Великого Самозванца Кисти.

На сей раз "Лувру" выпало расположиться на поросшей сочной майской травой прибрежном склоне Аркадии. А сам творец – рослый, широкоплечий, с мощным обнаженным торсом, резко контрастирующим своим изысканным аристократическим загаром с истрепанными, подкатанными до колен джинсами, — величественно возлежал на озаренном полуденным солнцем пригорке, словно поверженная статуя — посреди Большой Галереи, вызывающе преисполненный только ему ниспосланного чувства достоинства и только им самим оправданного презрения к окружающему миру.

В самом облике этого странствующего маляра, в бесшабашности его позы и в неприкаянном безразличии при обращении к ней, Евгении почудилось нечто первозданно необузданное, подвластное разве что стихии его собственной ярости и собственного величия.

— Смею предположить, что все это бессмертие, — окинула она роничным взглядом растыканные по дождевым вымоинам, словно по музейным нишам, картины Великого Самозванца Кисти, а также кепку-афганку с несколькими измятыми гривнами, платой за просмотр шедевров, — ваше, досточтимый кабальеро?

— Все это, мадам, следует полагать, уже давно не мое.